Александр  Галибин об учителе – Рубене Агамирзяне — и театре Комиссаржевской
Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не попал к Рубену Сергеевичу Агамирзяну, — мастеру курса, — и Владимиру Викторовичу Петрову. Я  благодарен судьбе за то, что оказался в нужное время в нужном месте. Уверен, что четыре года учебы – счастливое время не только для  меня одного. У нас был замечательный курс, помню всех, помню спектакли, которые мы  сделали – и «Полоумного  Журдена», и «Пять вечеров», и «Тиля Уленшпигеля», и «Летят журавли». Эти удивительные воспоминания сопровождают меня всю жизнь. Люблю Моховую и всех, кто был рядом со мной.
Было трудно  учиться? 
Не могу этого сказать. Рубен Сергеевич умел создать такую атмосферу – и рабочую, и доверительную одновременно, — что выкладывались на сто процентов. Атмосфера на нашем курсе была чистой в отношениях и друг с другом, и  с мастером.  Четкая дистанция между  мастером и учениками устанавливалась сразу. Но я  всегда чувствовал опеку. Уходят старики, и мы  теряем связующую нить.  Рубен Сергеевич  относился к тому поколению мастеров,  у которых была система. Дай Бог здоровья Петрову, он до сих пор выпускает толковых учеников. Старые мастера, которые умели это делать, ремесло передавали из рук в руки. Рубен Сергеевич любил это слово. В нем нет ничего пугающего. Ремесло актера дается человеку, чтобы потом уже самостоятельно развиваться. Отдавая себя творчеству, ты отдаешь себя миру.
Он  много отчислял?
Нет. Мы дошли до последнего курса полным составом.
Если  брал в ученики, значит, нес ответственность  за свой выбор?
Да. С курса могли уйти лишь в исключительных ситуациях. Помню, когда уходил мой школьный товарищ,  как боролись за него Рубен Сергеевич и Владимир Викторович. Мастер отвечал за каждого ученика, и спустя три года, добирал наш курс в целое. Наш курс почти целиком вошел в состав театра Комиссаржевской. Сначала кто-то разъехался, а потом  Рубен Сергеевич стал, как  мамка, собирать в кучу своих деток.
Вы пришли в театр с готовыми спектаклями.
Да, это и были  «Тиль Уленшпигель». «Пять вечеров».
Именно  ваш  славный «Тиль» открыл филиал  театра на сцене  ДК Капранова.
Да, это была Малая сцена. Но наш курс сделал еще спектакль «Бумбараш». Играли практически все спектакли театра. Основу театра, крепкий костяк, не считая старых актеров, составляли ученики Рубена Сергеевича. Я даже не буду перечислять их, это замечательные  петербургские актеры, которых город знает и любит. Сохранилась та почва, на которой и поныне стоит театр.
Агамирзян  признавал амплуа и видел  это изначально в учениках?
Думаю, что он это имел  в виду: у нас на курсе были и герои, и инженю,  и травести. В этом нет ничего плохого, хотя я за универсального актера. Наше воспитание шло по установленным  законам. Такая градация существовала достаточно условно, потому что сам мастер был готов к раскрытию в ученике новой неожиданной грани – краски, интонации. И, конечно, была открытость для личного поиска. Те основы актерского ремесла, заложенные в каждом из нас,  на  всю жизнь. С уходом стариков мы много теряем. Педагогика – это сложная наука, кропотливая каждодневная работа. Дай Бог, чтобы из моего поколения нашлись люди, которые бы так же  терпеливо, так же  настойчиво, так же усердно могли работать с молодыми ребятками,  как это делал Рубен Сергеевич.
Товстоногов не отпускал актеров на  съемки в кино. С этим связан уход из БДТ  Смоктуновского. Кажется, по этой же причине  ушел когда-то из Комиссаржевки Игорь Дмитриев. Как Агамирзян к этому относился? Вы   стали рано сниматься в кино…Знаменитый Джек Восьмеркин… 
Джек Восьмеркин — это уже 1987 год. Но вы правы. Я, действительно, начал сниматься рано: со второго курса. Это была картина Семена Арановича «…И другие официальные лица». Я был отпущен на съемки без проблем. И следующая моя  большая киноработа, которая принесла мне популярность — в конце четвертого курса, во время диплома, «Трактир на Пятницкой», — не помешала мне в основной работе. Рубен Сергеевич  отпускал спокойно.
Без ревности?
Может быть, ревность  была, но мы ее не чувствовали. Он  говорил нам: «Я всегда дам возможность актеру заработать себе на пиджак, если это не в ущерб сцене, не в ущерб театру.  Работайте, но не забывайте про дом, в котором вы живете». Это правильно. Его театр и был домом с  дружной семьей  в несколько поколений его учеников. Нам в театре было легко и уютно. Там всегда была хорошая атмосфера, прекрасное взаимопонимание. Помню помощь со стороны всех актеров, когда  мы начинали работать с Борисом Соколовым и Тамарой Абросимовой. Мы, молодые люди, жадно репетировали, задерживаясь в театре до ночи, самостоятельно с ними разбирая роли. Это было замечательно. Я проработал  в театре два с половиной года, успел  в этой атмосфере повариться и запомнил ее навсегда. Особенно отношения оголяются и проверяются во время гастролей. Побывал с театром на гастролях и в Хабаровске, и Владивостоке, Кишиневе, не говоря обо всей Ленинградской области.  Была возможность узнать и театр, и друг друга в этих поездках. Мы приходили в театр, где был Мастер. Думаю,  это  важно  для любого актера во все времена. Художественный лидер, — будь то Товстоногов, Геннадий Воробьев, Опорков или Падве, – каждый из них был личностью, идти за которой  было счастьем. Мастер, которому веришь,  хорошо понимает свое направление в  театре. Конечно, у театра разные формы, и любую антрепризу сегодня можно назвать театром. Но наша русская психологическая школа никуда не денется. Мы на этом построили наш театр.
Предсказывают неминуемую гибель репертуарного театра…
Да, никогда этого не произойдет. Другое дело, что сейчас есть возможности, есть новые формы работы. Это  требует изучения, обучения.  Я сейчас руковожу огромным театром «Глобус» в городе Новосибирск. Вот где разнообразие в способе существования и формах работы. И это так интересно.
И можно сочетать театр-дом с антрепризой? С контрактами, приглашениями, модными конъюнктурными   спектаклями…
Конечно.
Но театр-дом тогда станет разрушаться.
Он никуда не денется, потому что всегда будет тот актерский костяк, с которым развивается театральный организм. Это неслучайные люди. Да и  приглашенный  актер —  звезда или не звезда –  если верит режиссеру,  становится  частью единого организма.  Сейчас МХАТ ищет новые формы работы с актерами, со зрителями, но это не значит, что он разваливается. Это все равно  огромный театр-дом. Это нормальный процесс.  Надо просто  искать  внутри самого театра новое мышление. Надо позволить это новое впустить в театр. Надо свободнее  думать. Легче к этому относиться. Есть много молодых людей, имеющих желание открывать это новое. Работать с молодым поколением.
Агамирзян пестовал, отличал учеников-личностей? Или для освоения ремесла ставились иные, более конкретные задачи?
Думаю, Мастер учитывал особые свойства  учеников, но никого не выделял. Он вел каким-то  образом молодого человека  за собой и, наверно, как хороший психолог, точно прогнозировал это. Мне как раз это близко. Сейчас уже сложно вспомнить  конкретные примеры, но в моем ощущении, это было именно так. У него никогда на курсе не было звезд. Мы сами видели, кто впереди. Было естественное движение и распределение внутри курса. Превалировал этический кодекс. Не было хамства, жлобства, цинизма, не было сплетен и склок. Поэтому коллектив сплачивался дружбой. Мне кажется, у нас все друг друга любили. Мы до сих пор сохраняем  нежные отношения. Это наш – НЗ.  Со мной на курсе учились  Андрюша Ургант, Валерия Киселева,  Валера Дегтярь, Толя Насибулин. Кто-то давно уехал из России, кто-то остался в Комиссаржевке: Саша Вонтов, Толя Горин, Светлана Слижикова.  В этом году на 25-летие со дня окончания нашей  alma mater был традиционный сбор группы. Жаль, меня не было  в Питере. Но ребята прислали мне  в Новосибирск поздравления.
А после окончания учебы Агамирзян держал в поле зрения  учеников?  
То, чем является сейчас театр Комиссаржевской, Агамризян сложил из своих учеников, целых курсов. И то, что это сохраняется до сих пор,  поддерживается уважение, сохранение традиций, они уважительны — это здорово. Но театр идет по пути, который он ищет, на котором он остановится и будет его развивать, ищет новые  формы, – и это нормально. То, что сейчас делает Виктор Новиков,  — это колоссальная работа, дай Бог ему здоровья и сил. Я просто это знаю по себе, чего это стоит.  Новиков, который прошел с Рубеном Сергеевичем весь период в качестве завлита и много  ездил по гастролям, — это верное и закономерное движение человека, который знает театр и не даст ему сбиться с пути. Сохранит традиции. Потому что к поиску надо относиться мудро и спокойно.
То есть  заложенный ген  далее  мутирует в новые формы.
Конечно. Театр не надо  кусать  за то, что он ищет. Это его естественный путь.
Была особенность педагогической системы Агамирзяна? Понятно, что как всякая система, она должна была как-то развиваться. Принцип студийности — от выращивания ученика до его становления в своем театре — в те годы  был  нормой.
Это старая школа, когда  на основе студийности, перспективы, которую закладывает учитель, выращивается коллектив. В Маяковке, которую так долго  вел Гончаров, ядро сохраняется. Это  дух мастера. И  его ученики сохранят традиции. Внутри театра, где нет мастера, всегда царит хаос. Это происходит от неграмотного  ведения театрального дела. То, что мастер не  вливает свежие  силы, которые основаны на его мироощущении театра, видении перспективы театра, — это ошибка. Слава Богу, что сейчас появилась робкая тенденция, я ее ждал. Абсолютно правильно, что сейчас назначаются в театры главные режиссеры и художественные руководители, и это становится основой, — иначе мы потеряем репертуарный театр. Если мы не будем этого делать, мы потеряем  замечательную форму театра. Это не значит, что  театров такого типа должно  быть много,   но они должны сохраняться.
Теперь вы сами главный режиссер крупного театра. Вы перешли в новую профессию, хотя от кино далеко не ушли и  снялись в роли последнего царя  у Панфилова. Есть в этом «вина» Агамирзяна? Или режиссура – следующий, отдельный  этап вашего большого пути? Если оглянуться назад и поставить мысленно рядом двух ваших учителей — Агамирзяна и Анатолия Васильева. Что вы взяли для себя, как активный творческий багаж, от этих личностей  и что сегодня превалирует?  
Я формировался не только благодаря этим двум личностям. Круг таких людей достаточно широк. Но среди них есть личности, которые на меня влияли особенно. Родители, друзья юности, коллеги по театру Комиссаржевской. Вы спрашиваете о двух людях, которые,  действительно, в моей судьбе самые яркие и значимые. Но я не могу не сказать о Матвее Григорьевиче Дубровине, о Театре юного  творчества, который меня сделал  как  театральную клетку.
Эту клетку он заложил и в Фильштинском, и в Додине…
Не думаю, что Агамирзян и Васильев — полярные системы. Дай Бог здоровья Анатолию Александровичу. Клевали, клевали, поливали, поливали  Васильева, и вдруг выяснилось, что это единственный на сегодня человек, кто серьезно развивает теоретически театральную систему. Я много статей читал об этом. Смешно: встречаешь кого-нибудь из таких  «писателей», смотришь в глазах, а там уже выбрана следующая жертва «полива».
Лишь бы не опоздать…
Я не думаю, что это два полярных человека. По духу, это два настоящих театрала, настоящих  мастера своего дела – каждый в своем. Сравнивать их бессмысленно, но у них одна основа старой школы, то,  что нам в начале прошлого  века  оставил Станиславский.  Смена моего  мышления в диалоге с миром произошла, конечно, в период обучения режиссуре у Васильева. Здесь была сознательность зрелого возраста по сравнению с юными  годами, проведенными  у Рубена Сергеевича Агамирзяна. Это не значит, что раньше я был  похож на Агамирзяна,  а теперь  похож на Васильева.  У каждого васильевского ученика — свой путь. Но очевидно, что школа Васильева есть. Для этого достаточно приехать в Новосибирск, чтобы увидеть на сцене одного театра «Глобус» несколько разных спектаклей, которые сделали ученики Васильева, которые занимались в Школе драматического искусства в разные периоды ее существования. Это Клим, ваш покорный слуга, Игорь Лысов, который сделал «Маркизу де Сад». У каждого своя судьба,  абсолютно разные спектакли, но это  спе-кта-кли! Это диалоги с миром, с сегодняшним днем, со  зрителем. И это  сегодня – дефицит. Игорь и Клим – это личности с активной позицией. Мне это близко. Также и театр, который вел Рубен Сергеевич. Он всегда был активен. В поиске современной темы.  У Агамирзяна – одного из немногих современная тема была основой репертуара. Другой вопрос – качество драматургии, но тема была. Раскрывалась она в российских, грузинских, молдавских мотивах, – но  всегда была.  Так же, как историческая тема.  Достаточно вспомнить его  знаменитую сценическую трилогию по А. Толстому – «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», «Иван Грозный», и мы,  его ученики, в них играли, начиная от чернецов и кончая  царевичем Алексеем.  Четыре года  площадка  для нас  чуть-чуть, понемножку, но  приоткрывалась – это безумно важно для молодых актеров. Так что я счастлив встрече с Рубеном Сергеевичем. Но не менее благодарен и Анатолию Александровичу, который  тоже вошел в  мою судьбу, изменял мое сознание и позволил мне смотреть на себя если не с высоты полета комара, то, по крайней мере, с высоты табурета, на который я  иногда встаю и оглядываюсь вокруг, что происходит со мной, с театром, с жизнью
В одной статье о Георгии Корольчуке я прочла, что в Театре Комиссаржевской  не принято выделяться, что  там поощряется средний уровень, выше которого актеру  неловко высовываться. Что он имеет  подавляющую силу над актером и не  дает звезде по природным данным  ощущать себя звездой на этой сцене, а потому  актеры глохнут.
Входя в любой  театр, невозможно не почувствовать особую атмосферу, присущую только ему. Я, на самом деле, очень осторожно обращался бы со словами и с духом театра, потому что каждый из актеров, работающих в этом театре, — из учеников Рубена Сергеевича, – представляет из себя определенную ауру человека, культурного по отношению к театру, воспитанного по отношению к сцене и  делу, которому он служит. Другой вопрос, что режиссер, входящий в этот театр,  должен разгадать это, каким-то образом использовать это и каким-то образом вытащить  именно то, что присуще  этому театру и что этот театр может дать миру.  Это требует совершенно определенных мозгов, определенной работы. Но говорить о какой-то усредненной позиции театра, если у  театра есть очень мощные, яркие спектакли, которые получают призы и участвуют в международных фестивалях, по меньшей мере, некорректно. Если это является критерием, конечно.  Я не согласен  с этим. Тенденция современной критики —  бить дубиной по головам,  по театру, по личности. Это порочная ситуация, когда критика становится  властной,   авторитарной.
И какой  же критик не любит быстрой езды и  диктатуры себя, любимого. Ему-то кажется, что это «диктатура совести».
Критика становится властью, распределителем каких-то художественных ценностей, которые находятся  внутри  театра, которых она  до конца не знает и не может знать. Чтобы это узнать, надо прожить жизнь этого  театра.  Или хотя бы жизнь поколения, которое  вошло в этот театр.  Это сложный вопрос. Я перестал читать, это стало в последнее время бессмысленным. Читая статью, расстраиваешься за знакомого тебе автора. Ты его уважаешь, и вдруг  в какой-то момент становится  стыдно за него. Я не хочу больше этого испытывать. Думаю, что  театр идет и развивается  в  своем  конкретном русле, театр ищет свой путь и  рано  или  поздно находит  его. Но для этого нужно время, потому что театры рождаются не так быстро, как нам этого хотелось бы. Разрушить  очень легко.
Кстати, известный когда-то спектакль Комиссаржевки «…Забыть Герострата» именно про это.
Да,  дегтем намазал и спалил. А создать театр, как и спектакль, о котором ежесекундно думаешь, выращиваешь его внутри себя, складываешь по крупицам, труднее.
Вы  отлично знаете труппу Комиссаржевки.  Если бы вас сейчас пригласили на постановку…
Почему если бы?  С Новиковым  у нас замечательные отношения. Мы дружим. И он каждый год зовет меня в театр что-то сделать,  и каждый год  у нас что-то не складывалось. Перед моим отъездом в Новосибирский театр мы уже договорились уже о названии моей будущей постановки в Комиссаржевке. Название было объявлено на труппе, и я знал распределение актеров. Там были  и актеры старшего поколения, с которыми я входил в профессию, были и мои однокурсники. Но я  принял назначение в Новосибирский «Глобус», и проект пришлось закрыть. Теперь  думаем о новой постановке. Я люблю этих людей. Открытие человека, который доверяет себя, – это большая  ответственность.
Интересно открывать в артисте новые грани?
Конечно. Мне повезло с актерами, потому что они тоже формируют режиссера. Это процесс заимообразный. Уважение к сцене, к делу, которому ты  посвящаешь жизнь, закладывается   на студенческой скамье. Оно было заложено Рубеном Сергеевичем Агамирзяном в нас, и мы  несем его до  сегодняшнего момента.  Потому что сам Рубен Сергеевич  относился к актерам с уважением, любил и понимал  их. Он отдал нам очень много. Не понимаю, как можно говорить о какой-то усредненности его труппы, если это чувство театра в каждом из воспитанных им учеников  настолько живо, что  крепость  мастерства,  крепость ремесла  незыблема. Задача режиссера – открыть это в актере. К вопросу о воспитании молодого человека. Когда я  учился у Рубена Сергеевича  актерскому ремеслу, я, конечно, не предполагал, что буду режиссером. Но, наблюдая  свою студенческую жизнь, вспоминая педагогические  вещи, которые делал с нами мастер, я чувствую ту основу уважения, которая в нас заложена. Уважение к театру, к тем крупицам,  из которых складывается  человек, личность – оно осталось. И те принципы во взаимоотношениях «Мастер — ученик», «Режиссер-актер» сегодня я использую уже в собственной практике.
Но это не на уровне методологии,  на уровне художественного гена.
Да. Это духовная и профессиональная основа  старых мастеров, которую мои учителя сохранили. Это и есть гарант театра будущего. А в нашем деле только и возможно подвижничество. Любой человек, занимающийся театром серьезно, – подвижник по определению. Есть вещи, где материальная сторона дела, уходит на периферию. Оттого я и чувствую себя счастливым человеком, что в моей жизни были такие люди, что сумели заложить в меня  свою систему, а я могу полученное развивать уже в своем деле. Быть самостоятельной личностью и вести диалог со временем – это главное.