Короткевич Галина Петровна

«Я ПРОТАНЦЕВАЛА ВСЮ ВОЙНУ…»

Так сказала мне Галина Петровна Короткевич, народная артистка РСФСР, любимица уже не одного поколения ленинградской, да и петербургской пу­блики!
Мы встретились в театре, на ее пер­вом спектакле после открытия сезо­на, где играла Галина Петровна, за два часа до начала спектакля. Миловидная, аккуратно причесанная женщина в туфельках на шпильках пригласила нас в святая святых театра — в закулисье. В ее театральной уборной стоял огром­ный букет белых хризантем, а встречавшиеся актеры и работ­ники театра целовали эту хрупкую женщину, поздравляя ее (не будем скрывать возраст, такими годами жизни нужно гордиться!) с 90-летием! Легенда отечественного театра. 70 лет на сцене! 100 ролей за 70 лет! Это впечатляет! Только в роли «Миллионерши» она выходила на сцену 786 раз!
Естественно, поговорить в юбилейный день в театре всерьез не удалось.
— У меня только 40 минут, потом я буду готовиться к спекта­клю. Обрисуйте круг вопросов, которые вас интересуют, я подго­товлю воспоминания, фотографии, а потом мы снова встретимся.
— Круг вопросов? Все! Семья, детство, школа, юность, где учи­лись, война, блокада, где начали работать, режиссеры, партнеры..
Она с экспрессией взмахнула руками:
— Вы представляете? Это же почти целый век!
Да, передо мной была, можно сказать, живая история театра. В следующий раз мы встретились почти через месяц. Неуло­вимая Галина Петровна за это время побывала па гастролях в Одессе, несколько раз уезжала на дачу, собирала грибы, приез­жала к спектаклю и снова исчезала. Наконец, дачный сезон за­кончился, а театральный стал набирать силу. И вот я иду к ней в гости домой.
— Вы не боитесь собак, — спросила она меня. — Наша Жозе­фина, или попросту Жуня, очень грозная собака. Американский бульдог! Она так громко лает! Но это просто приветствие. Она добрая, и не кусается.
После громогласного приветствия Жуня охотно подставила мне спину для массажа и замолчала, давая нам с Галиной Петров­ной возможность спокойно поговорить.
Коренная ленинградка. Род Лобановых по бабушке с материн­ской стороны берет свое начало в далекие петровские времена. Один из прадедов крепостной Муравьева — служил у барина в театре и прекрасно играл на всех струнных инструментах. За это барин дал ему еще до отмены крепостного права вольную, а заодно, как это было принято, и свою фамилию. Так и стал он А.А.Муравьевым. Бабушка Анастасия Михайловна, из учитель­ской семьи, до революции работала хозяйкой детского сада у Фарфоровского поста, позже стала его директором. У нее были две дочери— Валентина и Раиса. Дедушка Александр Муравьев завел себе новую семью. Вскоре после рождения внучки Галины у него родилась дочь Аня: тетя Аня была на год моложе своей племянницы.
Мать Галины — Валентина Александровна окончила Ленин­градскую консерваторию по классу вокала, играла в Театре Музыкальной Комедии в амплуа каскадной певицы, позже работала в Областной филармонии.
Во время учебы она познакомилась со студентом-скрипачом Петром Степановичем Короткевичем и вышла за него замуж. 18 августа 1921 года в их семье родилась Галина. Жили они на Не­вском проспекте в доме 11 в комнате семикомнатной коммуналь­ной квартиры. Отец был талантливым музыкантом; по окончании консерватории его приглашали работать в оркестр Мариинского театра. Но время трудное, надо содержать семью, и он идет рабо­тать руководителем оркестра в ресторан «Солик». Когда Галине исполнился год, родители расстались.
Театральная семья. С детства девочка играет в театр: рассажи­вает всех кукол и зверюшек, а сама танцует перед ними. Когда танец заканчивается, она подходит к «зрителям», берет их ручки в свои ладошки и хлопает ими. Аплодисменты! К ним она привы­кает с детства и на всю жизнь.
Любительницу танцев мать от­дает в танцевальную студию при ДК им. Горького. Руководители студии — артист балета Фенстер Борис Александрович и Нина Уланова (однофамилица великой Галины Улановой). Здесь учат танцевать по-настоящему. У нее были все данные стать танцовщицей. Галина Петровна гордится тем, что она танцевала на сцене Большого зала филармонии. Это была награда. В то время прово­дились смотры-конкурсы самоде­ятельных коллективов. А заклю­чительный концерт победителей проходил в филармонии. Юная танцовщица выступала с двумя сольными номерами: в народном танце, а в «Вальсе цветов» она появлялась на сцене из большой красивой розы и, естественно, танцевала на пуантах.
У нее были столь яркие способности к балету, что руководи­тель студии Борис Александрович, о котором она говорит с нежностью, повел показать свою ученицу в Вахтанговское училище. Но просмотр не состоялся: в сквере у памятника Екатерине II уче­ница «показала» характер: «Я не хочу танцевать всю жизнь, — в слезах сказала она ему. — Я хочу играть девушек на сцене». Балетные туфли полетели в урну. Он понял, обнял ее, а потом часто приходил на спектакли, в которых она играла. Призвание побе­дило.
Окончив школу в 1940 году, в которой, кстати, она училась вместе с Владиславом Стржельчиком, блистательным актером (БДТ им. Горького), Галина пришла поступать в Театральный ин­ститут. Третий тур. В зал, поднимавшийся вверх амфитеатром и заполненный зрителями, вызывали по пять претендентов, кото­рые сидели на скамье перед жюри. Шел набор в классы заслу­женного деятеля искусств Леонида Сергеевича Вивьена (Вивьен де Шатобриан) и Бориса Михайловича Сушкевича, с 1933 года ра­ботавшего художественным руководителем Ленинградского ака­демического театра драмы (позже Государственного академиче­ского театра драмы им. А.С. Пушкина), а ныне Александрийского театра, императорского «русского для представления трагедий и комедий театра», созданного 255 лет тому. Рядом с юной Короткевич сидела Лидия Штыкан «с точеными чертами лица и низким красивым тембром голоса». Галина прочитала басню, потом ей предложили спеть. И тут она с ужасом поняла, что где-то уронила ноты. «Я сейчас, возьму ноты, куда-то они упали», — говорит она, возвращается к скамье, перед жюри и зрителями ищет их, нахо­дит под скамейкой, достает их. В зале смеются, члены приемной комиссии улыбаются. Она, наконец, поет, в полной уверенности, что провалилась. Но, по-видимому, ее непосредственность с несо­мненными артистическими данными подкупает: ее берет в свой класс Сушкевич, а Лидию Штыкан — Вивьен.
Галина оканчивает первый курс театрального института; и в это время грянула война. В институте была создана бригада для выступления на фронтах из студентов третьего и четвертого кур­сов, но ее, единственную первокурсницу, взяли, так как она вла­дела искусством танца.
«На первом курсе, — вспоминает Галина Петровна, — я была освобождена от занятий по танцам, которые вел Христиан Христианович Христерсон. Бригадиром в нашей концертной брига­де был Аркадий Зильберштейн, четверокурсник. С нами ездила и его жена Валентина Брусникина. Нашу бригаду прикрепили к Дому офицеров и посылали нас на передовую. Мы выступали пе­ред бойцами Ленинградского и Волховского фронтов, на Дороге жизни».
Галина Петровна рассказывает, что осенью 41 года их брига­ду командировали с концертом в деревню Мышкино. Дали им машину, открытый грузовик с шофером — солдатом. У Пулково увидели разбитый бронепоезд, стреляют, пули летят над маши­ной. Артисты ничего не понимают, что происходит. Через поле к ним летит с пистолетом в руках офицер в длинной шинели с разрезом, которые тогда носили военные. Ветер развевает полы шинели, и они разлетаются в стороны как гигантские крылья у птицы. Подбегает, шофер спрашивает, как проехать в Мышки­но. «В Мышкино?! — продолжает Галина Петровна. — Я помню его глаза. Прямо по шоссе, не меньше пяти километров. Проеха­ли немного, вдруг из кустов ползет солдат с винтовкой. Машина остановилась, мы говорим , что концертная бригада едет в Мыш­кино. С другой стороны шоссе еще один солдат ползком. Наводят винтовки и кричит: «Там уже немцы! Немедленно поворачивайте назад, иначе всех расстреляем». Шофер развернул машину и пря­мо по полю назад, по проселкам. А дождь льет, мы в кузове на­тянули на себя брезент, промокли, замерзли. Заехали в какую-то деревню, уже пустую. Сгоревшие дома. На окраине стоит дом, не сгоревший, Остановились. Водитель с ребятами разожгли печку, вскипятили воду, согрелись немножко. Он разделил свой паек на всю бригаду. Мы пообсохли, вспоминаем дорогу и хохочем. Ког­да ехали, все спрашивали друг у друга: «А что это рвется?». Ну, а шофер, молодец, довез всех до Ленинграда. И знаете, ведь никто не заболел, даже насморка не было. А уж в каких условиях при­ходилось выступать. Привезут на передовую, зима, мороз. Маль­чишки, те все же в костюмах. А у нас-то концертные платья, в ос­новном шелковые, хотелось быть понаряднее. Переоденешься в палатке и на сцену. От инея, пока выступаешь, все лицо как у деда мороза. Станцуешь, чуть согреешься в палатке и снова на сцену».
Блокада… Она провела всю блокаду вместе с концертной бри­гадой в Ленинграде. Говорит, что на всю жизнь запомнила суп, которым их угощали в частях: похлебка, сверху плавает кружоч­ками жир, кожа от шпрот и несколько перловок, но все горячее. А главное, давали к ней большой кусок хлеба, а не ленинградские 125 граммов. Она показывает размер куска хлеба, и я вспоминаю те послевоенные большие буханки, которые выпекали в сельских хлебопекарнях. А к ним давали артистам еще кусочек шоколада. «Отщипнешь крошечный кусочек шоколада — ам! — и запиваешь его кипятком. А хлеб я старалась съесть не весь, оставляла кусочки для мамы. Мне везло на людей, много встречала в жизни добрых, настоящих. Я благодарна огромному количеству людей. А двух помню и буду помнить до конца жизни: Евгения Хучева и Сашу Назарова. Они спасли мою маму. Наша бригада стояла в Кобоне. Женя был шофером и возил в Ленинград бочки с топли­вом. А я за неделю скопила немного хлеба и кусочек шоколада, спросила его, не сможет ли он заехать к маме на Невский. Он взял эту посылку, но чуть ли не со слезами: «Сама ешь. Ты же должна всю жизнь танцевать». А когда заехал к нам, мама уже лежала, даже встать не могла. А он такой большой был, огромный. Схва­тил ее в охапку,
посадил в пустую бочку и вывез из Ленинграда. Приехал в Кобону, а начальник части увидел ее и спрашивает, не работала ли она каскадной певицей в Музкомедии. Узнал! И при­нял ее в штаб части машинисткой. Мама умела печатать на ма­шинке. Разве можно забыть этих людей?».
Судьба. Однажды им пришлось давать концерт на большом крыльце разбитого дома, к нему вели ступеньки, и они были с обеих сторон забиты досками. Концерт закончился, стали раз­бирать ступеньки. И вдруг кто-то из солдат заметил, что между досок мелькают огоньки. Отбили доски, а под крыльцом сидят два немца. Вышли с поднятыми руками: «Гитлер капут!». Весь кон­церт просмотрели. А ведь могли в любую минуту взорвать арти­стов. Но эти немцы были дезертирами. Их солдаты сразу увели.
В другой раз они выступали перед бойцами на реке Ижоре. На противоположном берегу реки — немцы. Ижора — неширокая речушка, так что немцы могли слышать наших артистов. Но ко­мандир рассчитывал на немецкую пунктуальность: они обедали 40 минут. И эти сорок минут шел концерт. Из тоненьких берез сде­лали настил, застелили плащ-палаткой, и на этой «сцене» Галина танцевала. Бойцы сидели на земле. Когда кончилось время обеда, немцы начали стрелять, ранили стоявшую поблизости лошадь.
— Да, Галина Петровна, разговаривая с ветеранами, блокад­никами, а ведь это были совсем юные мальчишки и девчонки, те, кто еще жив сейчас, просто поражаешься мужеству вашего поколения. Как это было страшно! Как вы смогли все это пережить, выстоять в нечеловеческих условиях!
— Я знаю, что такое блокада. Моя школьная подруга Леля Александрова шла домой с блокадным кусочком хлеба в руках. Не было сил идти. Села в сугроб и умерла, так и не прикоснувшись к спасительному куску хлеба. Когда это знаешь не понаслышке, начинаешь ценить жизнь, любить людей и стараешься им делать только хорошее. Мы танцевали перед строителями Дороги жиз­ни. Эти люди, сколько их погибло, кто знает, жертвовали собой, спасая ленинградцев. Днем фашисты бомбили дорогу, ночью они выходили на лед и строили ее заново. Мы выступали перед строй­батом ночами. 41 год, мороз до 45 градусов. На грузовой машине откидывали борта, фарами второй машины освещали «сцену», и там мы давали концерт. Командир просил: «Ребята, только повеселее». Я танцевала по 3 — 4 танца.
Она встала, подошла к книжным шкафам, достала коробочку, открыла ее. Там были все ее награды.
— У вас столько медалей, а орденами артистов не награжда­ли? — спросила я.
— Награждали, но не нас, — в ее голосе прозвучала обида. — Мы всю войну провели на передовой. А когда блокаду прорвали, в город вернулись и титулованные артисты из эвакуации, народ­ные, заслуженные. Они тоже выступали, но, в основном, в шта­бах. Они и получали ордена, а мы, студенты, только медали.
Она долго перебирает награды, что-то ищет среди них и, на­конец, достает небольшой знак с надписью «Участнику Дороги жизни».
— Из всех наград я больше всего ценю эту. Я преклоняюсь пе­ред строителями, водителями, регулировщиками, всеми, кто был на этой, действительно, Дороге жизни. Столько лет прошло, а я горжусь тем, что и мне пришлось неоднократно быть там. Эта до­рога несла жизнь городу. А орден, орден у меня тоже есть: в 2010 году награждена Орденом Почета. Но с наградой за Дорогу жиз­ни я не могу ничего сравнить.
— День Победы. Вы помните, как это было, где его встретили?
— В Ленинграде, на улице. Люди, обнимались, радовались, а я стояла и плакала. Из моего класса в живых осталось два человека: многие погибли в первые дни войны, уйдя в народное ополче­ние. А сколько человек умерло от голода! Я знаю, что такое 125 граммов хлеба и ничего больше! Однажды иду по Невскому домой. Высокий, красивый мужчина лет сорока сидит на ступеньках па­радной с замерзшей банкой золотистого цвета. Из этой двухсот­граммовой банки с американской тушенкой он выковыривает и ест кусочки замерзшего мяса. Ест прямо на морозе. «Что выдела­ете! — я подошла к нему. — Не смейте есть мороженую тушенку. Из нее можно сварить горячий суп. Давайте я провожу вас до­мой». — «Не надо, девочка. Я хочу есть. Не волнуйся за меня. Я все равно умру». Я было направилась к своему дому, но тут муж­чина упал. Когда я подошла к нему, он был уже мертв. Вот, что такое блокада! Впрочем, в день Победы я плакала не одна, многие плакали. Столько всего пережито!
А дальше… Вернулся из эвакуации Театральный институт, про­должилась учеба. После окончания его Галина Короткевич посту­пила в театр к Борису Михайловичу Сушкевичу, своему учителю. Этот театр, до войны находившийся на улице Рубинштейна, пере­ехал в 1946 году на Владимирский проспект (театр им. Ленсовета). Ученик Станиславского, народный артист РСФСР (1944 г.), он, к сожалению, умер 10 июля 1946 года. Театр приняла его жена — Надежда Николаевна Бромлей; с ней юная артистка репетирова­ла многие роли героинь из классического репертуара. Как писала пресса тех лет, значительным событием в театральной жизни Ленинграда стал спектакль по пьесе Ибсена «Нора», где Галина Ко­роткевич сыграла главную роль. Здесь же состоялась ее встреча с Николаем Павловичем Акимовым, который был назначен глав­ным режиссером Нового театра в 1951 году и проработал в нем до 1955 года.
С благодарностью вспоминая Н.Н. Бромлей, Галина Петров­на рассказывает, что она была женщина с суровым характером. Когда был назначен Акимов, шла репетиция какого-то спектакля, который Бромлей ставила уже при нем. Николай Павлович под­нялся на сцену, чтобы что-то подправить в декорациях. «Почему посторонние на сцене, — возмутилась Надежда Николаевна. — Кто вы такой?». Но Н.П. Акимов, по словам Галины Петровны, был человеком «нежного темперамента» и умел нивелировать конфликтные ситуации: «Надежда Николаевна, я только сделал замечание по поводу декораций. Сейчас я сцену освобожу».
Акимов считал, что: «Классика в репертуаре театра — это ста­билизатор его направления, манеры, стилистики. Невозможно окончательно утвердить для себя свое понимание театрального искусства, не проверив его на классике. Если вкусы, понимание и вся эстетика театра и режиссера современны, при самом боль­шом стремлении бережно донести классику до зрителя — спек­такль будет все-таки современным».
Актриса сыграла в трех спекта­клях, поставленных Н.П. Акимо­вым. Это Надежда Коврова в пьесе В. Гусева «Весна в Москве», впо­следствии перешедшей на кино­экран, Софья Александровна в пьесе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Тени» и Лидочка в «Деле» А.В.Сухово-Кобылина. Фамилию Акимова Галина Петровна произносит с бла­гоговением.
— Это была ЛИЧНОСТЬ! Тог­да в театральном мире была целая плеяда блистательных режиссеров. И каждый из них был личностью со своей индивидуальнстью, непо­вторимостью, непохожестью взгля­дов на режиссуру, своим видением Кадр из фильма «Весна в Москве» творчества. Они постоянно обща­лись. Сушкевич, Вивьен, Акимов, Рубен Симонов, Охлопков, а из режиссеров помоложе — Тов­стоногов. К Акимову на его спектакли приезжали из Москвы. По труппе бежал шепоток: «В зале такой-то…». Было страшновато. А после спектакля Николай Павлович собирал всю труппу, «проводил посиделки», знакомил гостя с артистами, и начинались об­суждения, разговоры… Актеры, еще в гриме, высказывали свои точки зрения, выслушивали замечания. Это дополняло духовную жизнь, и было само собой разумеющимся творческим действом. Сейчас этого нет, к сожалению.
А первая моя встреча с Николаем Павловичем состоялась еще раньше. Стоим мы с актрисой Файн в очереди в гардероб, что­бы раздеться, и обсуждаем новости, говорили, что в театр вро­де бы должен прийти Акимов. И вдруг слышим за собой голос: «Да, это правда. Я буду работать в вашем театре». Оборачиваемся, а за нами стоит в очереди сам Акимов вместе с актрисой Еленой Югер. Мы отступили в сторону, пытались пропустить его вперед. Но Акимов — это Акимов! И это пятилетие ра­боты под его руководством незабываемо.
С 1962 года Галина Петровна переходит в театр им. В.Ф. Комиссаржевской, где выходит на сцену до се­годняшнего дня. И опять-таки судьба, или случай. Актри­са Эмма Попова, игравшая в спектакле режиссера «Дети солнца» по пьесе М. Горького, ушла в декрет, и тогда режис­сер М.В. Сулимов пригласил Галину Петровну в свой театр: эту роль она играла на выпуск­ном спектакле в Театральном институте, так что «вводить» новую исполнительницу в спек­такль было легко.
Галина Петровна снова под­ходит к книжным шкафам, до­стает фотографии и рецензии на ее роли, мы долго рассматри­ваем их. Среди них несколько фотографий ее матери, перед мнением которой она трепета­ла всю жизнь: «В те дни, когда мама приходила на спектакли, меня всегда предупреждали би­летерши, и я особенно волновалась». А вот фотография отца — одна, небольшая. Она протягива­ет ее мне со словами:
— Все говорят, что я похожа не на маму, а на отца. Правда это, как вы думаете?
Я соглашаюсь, добавляя:
— В народе говорят, что если девочка похожа на отца, то она должна быть счастливой.
— Да, я счастливая. Хотела стать драматической актрисой, — и стала ей. Хотела, чтобы у меня была дочка, — и родилсь дочка (Ирина Конопацкая, актриса театра «Балтийский дом», бывший Театр Ленинского комсомола»), хотела внучку, — и родилась внучка Катюша. Она студентка филологического факультета.
Я прошу у нее фотографии, чтобы отсканировать их в редак­ции. Она протягивает мне папку, несколько колеблясь:
— Только верните. Не все возвращают. А ведь это — вся моя жизнь.
Я улыбаюсь и пишу расписку в том, что я верну Галине Пе­тровне Короткевич «всю ее жизнь» в целости и сохранности. Это обещание я выполнила. Больших ей творческих успехов и низкий поклон за ее жизнь и творчество!