16+
Трагифарс в 2-х действиях по пьесе Х. Левина
Перевод с иврита М. Сорского
Режиссер-постановщик – Александр Баргман
Художник-постановщик – Анвар Гумаров
Художник по костюмам – Елена Жукова
Художник по свету – Тарас Михалевский
Режиссер по пластике – Сергей Захарин
Консультант по стилю – Сергей Данишевский
Музыкальное оформление – Владимира Бычковского
В спектакле звучат стихи Хаима Нахмана Бялика и Юлиана Тувима
Спектакль — лауреат Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» (сезон 2021-2022 гг.) в номинациях:
— «Лучший спектакль большой формы»;
— «Лучшая работа режиссера»: Александр Баргман;
— «Лучшая работа актрисы»: Оксана Базилевич за роль Лалалала;
— «Лучшая роль второго плана»: Богдан Гудыменко за роль Пшоньяка в спектакле «Трепет моего сердца».
Ханох Левин – прозаик, поэт и драматург – крупнейшая фигура израильской культуры конца XX века. Тихий, скромный человек и – провокативный драматург и режиссер, нарушитель общественного спокойствия.
Герои Левина – бедные, страдающие, растоптанные и растерянные, живущие тяжко, муторно… Но все они учатся быть счастливыми, разглядев в самой беспросветной серости существования его смысл, умеющие найти сладость в горечи.
Сам автор называл свои пьесы комедиями – его жалкие герои, глумящиеся над ближними и молящие о сострадании, всегда смеются, пусть даже над собой… Левин создал уникальный театральный язык – смесь провокации и поэзии, иронии и самоиронии, жёсткости и отчаянного сарказма и одновременно – величайшей нежности и любви по отношению к непутёвому человеческому роду…
Премьера состоялась 6 ноября 2021 года
Продолжительность спектакля – 2 ч. 40 мин. с антрактом
Действующие лица и исполнители:
| Судья Ламка | Сергей Агафонов |
| Лалалала, его возлюбленная | Оксана Базилевич |
| Пшоньяк, его приятель | Богдан Гудыменко |
| Так Себе, жена Пшоньяка | з.а. России Маргарита Бычкова |
| Барбаспаскуа, французский ухажёр | Юрий Ершов |
| Татарелла, итальянский ухажер | Александр Анисимов |
| Хорхехелито, испанский ухажёр | Егор Шмыга/ Василий Гетманов |
| Лупач Бобич, югославский ухажёр | Александр Анисимов |
| Назим-бей, турецкий ухажёр | Егор Шмыга/ Василий Гетманов |
| Хаджи Нуджа, албанский ухажёр | Юрий Ершов |
| Харуз Пардухи, местный ухажёр | Семён Авралёв |
| Три старых негра | Александр Анисимов Юрий Ершов Егор Шмыга/ Василий Гетманов |
Пресса о спектакле
История про странного человека. Так назвал своего героя режиссер Александр Баргман в спектакле «Трепет моего сердца». Его представили накануне в театре имени Комиссаржевской.
В центре сюжета – герой, который живет не разумом, а чувствами, который не видит, как его обманывают. Смыслом жизни для него стало не просто любить, а служить любимой. История поставлена по пьесе Ханоха Левина. Прозаика называют одним из самых «неудобных» авторов в израильской литературе. Однако Александр Баргман берется за его произведения уже не в первый раз. Образы, которые создает автор, по словам режиссера, позволяют читателю пережить весь спектр чувств.
«Он один из самых талантливых драматургов, выдающийся, на мой взгляд, глубокий и честный по отношению ко времени. Продолжатель традиций Чехова, Гоголя и Беккета», – отметил режиссер Александр Баргман.
Спектакль показали в преддверии 80-летия театра имени Комиссаржевской. Это только одна из многочисленных премьер, которые представят зрителям в юбилейном сезоне.
МОЗОЛЬ ДУШИ ИЛИ ТРЕПЕТ СЕРДЦА…
В ноябре в Театре им.В.Ф.Комиссаржевской назначена премьера спектакля «Трепет моего сердца» в постановке Лауреата Гос.Премии РФ Александра Баргмана. Режиссер ставит спектакль по пьесе Ханоха Левина. Об этом, о зрителях, кино и размышляет в интервью наш собеседник.
Как возник в вашей жизни этот автор – Ханох Левин?
Я узнал о Ханохе Левине, благодаря Григорию Исааковичу Дитятковскому, пригласившему меня много лет назад на пробные репетиции позже выпущенного замечательного спектакля «Потерянные в звездах», по пьесе «Торговцы резиной». Впечатление от пьесы было ярким и волнующим.
О самом Левине известно не так уж много. Он вел яркую творческую жизнь — начал с острополитических пьес и скетчей, привлекающих к себе внимание. Он сам ставил спектакли по собственным пьесам, некоторые из которых снимались с репертуаров театров, заканчивались протестными акциями со стороны зрителей. Левин писал безостановочно — проза, пьесы, детские стихи…
Чем близок или интересен вам этот автор?
Он вел довольно замкнутую жизнь, не был публичным человеком, почти никогда не давал интервью, ненавидел всю эту публичность, которую и я не приемлю…
Он был прекрасен и ужасен одновременно, и пьесы у него такие… Персонажи их — странные «маленькие» люди, словно кочующие из одной в другую.
Чем вас «зацепила» именно эта пьеса – «Трепет моего сердца»?
Спектакль «Трепет моего сердца», который я сейчас ставлю, должен был бы называться «ВСТРЕПЕЩИ моё сердце» в дословном переводе с иврита. Даже не «встревожь», а именно «встрепещи», но это, к сожалению, не очень афишно…
И всё же обратная связь важна?
В пьесе, как мне кажется, все настолько в какой-то степени эгоистичны и хотят быть счастливыми быстро и прямо сейчас, что, порою, даже не слышат друг друга. «Я хочу чтоб ты меня любила», — и всё, это является бензином моей жизни. И меня не очень волнует, любишь ли ты меня на самом деле – МНЕ нужно, чтоб ты меня любила!
То есть можно сказать, что герои Левина наивны или даже глупы в какой-то степени?
Нет, просто торопятся жить и ни в коем случае не остаться одинокими. У Левина во всех пьесах есть такой хрусталик взгляда на людей, которые быстрее делают, чем думают. И он высмеивает эту необходимость за короткий промежуток жизни быть счастливым БЫСТРЕЕ и как можно длительнее.
В последнее время гораздо чаще в современной драматургии встречаются персонажи с синдромом «отложенной жизни»…
У него и такие типы есть, которые откладывают жизнь или, как в этой пьесе, теряют ее дыхание. От этой истории дует каким-то ветром и на нас. Когда я говорю, что всё это в одной пьесе и во мне, то становится немного тревожно и сладко. Я рад не знать, искать рад. Давно во мне не было такого волнения и трепета по отношению к автору.
А как надо воспринимать театр?
Мне думается, что воспринимаем, реагируем мы всё же не рассудочно. То есть мы можем воспринять спектакль, картину, фильм – мозгом, но самые наши любимые произведения искусства нас «бьют ударом крыла»
Важна ли вам реакция зрителей в театре?
Во всяком случае, если зритель ощутит, что что-то в нём вдруг затрепетало или заколыхалось, забилась, ожила какая-то самая важная мембрана (а я думаю, что это самая важная мембрана), то он выйдет со спектакля, из этих прекрасных интерьеров чуть-чуть теплее, светлее…не боясь собственной слабости.
Не так давно вышел фильм «Клятва», в котором вы снова удивили: новым образом, новым актерскими приемами, новой энергетикой, наконец… Насколько я знаю, вы получили много наград за этот фильм…
Да, так получилось, диплом за лучшую мужскую роль я получил сразу на трех фестивалях: на IV фестивале популярных киножанров «Хрустальный источникъ» (Ессентуки), XIX Международном фестивале военного кино им.Ю.Н.Озерова (г.Тула), международном фестивале «Любовь в каждом доме» (г.Дзержинский), а также стал победителем Всероссийского телевизионного конкурса «ТЭФИ – летопись победы» в Москве в номинации «Лучший актер телевизионного художественного фильма»
Что для вас значит этот фильм на новом этапе творчества, в новом этапе жизни?
Сегодня могу говорить о том, что сыграл за всю эту так называемую кинокарьеру главную свою роль в кино. Не думаю, что в дальнейшем что-то будет важнее для меня и ценнее как в творческом, так и в человеческом смысле. В человеческом – в смысле открытия Человека, а значит размышлений, изучения, попытки постичь и попробовать воплотить на экране образ Наума Исидоровича Балабана — главного врача психиатрической клиники города Симферополя в довоенное время и… до гибели. До сих пор эта больница — «Балабановка» существует – у нас там был последний съемочный день. Судьба этого врача, который, будучи членом крымского правительства, совершал, по тем временам, невозможные и не прощаемые властью поступки ( а именно — в тридцатые годы укрывал в своей больнице, делал «душевнобольными» политических заключенных), оказалась глубоко трагична. Во время войны, в 1942 году, когда в Крым вошли фашисты, ему удалось спасти около 600 евреев по подложным документам и многих пациентов больницы. Всех спасти не удалось: на территорию больницы въехали две перевозные душегубки (это был такой новый эксперимент немецких карательных бригад), и те, кто остался, были уничтожены, включая самого Наума Балабана и его супругу. Из недавно найденных документов известно, что их зверски пытали и расстреляли. У Балабанов была возможность эвакуироваться, но клятва не была нарушена. В судьбе Балабана есть рифмы с трагическим путем Корчака и спасительной миссией Шиндлера…
Размышления об этом человеке сегодня превращают многие так называемые проблемы (надуманные или не надуманные) – в пустяки по сравнению с тем духовным человеческим подвигом, который он совершил… И я счастлив, что в круге моих размышлений о жизни и о людях возник Наум Балабан в первую очередь не как персонаж, а как человек, как мужчина, который до конца сделал своё дело.
Интервью подготовила Светлана Володина
по пьесе израильского автора Ханоха Левина в переводе Марка Сорского. Режиссер постановки – Александр Баргман.
Пьеса «Трепет сердца моего» — это последняя работа известного провокационного израильского поэта и драматурга, впервые поставленная в Камерном театре Тель-Авива в 2007 году. В конце жизни Ханох Левин неожиданно обратился к истокам и написал классическую комедию положений, где все понятно и смешно.
Пьеса, на первый взгляд, очень простая, в ней каждый из героев носит «говорящее» имя, полностью его характеризующее. Неудачливый подкаблучник Пшоньяк уныло проводит вечера со своей женой Так Себе. А его друг Судья Ламка, влюбленный мечтатель, живет своим чувством от встречи к встрече с прекрасной Лалалой, ведущей весьма сомнительный образ жизни.
Эти герои немного похожи на героев А.П. Чехова, со своей беспомощностью и недосказанностью, каждый из них зациклен на своей жизненной ситуации, не видит и не ищет из нее выхода. Главный же герой спектакля Судья Ламка, в отличие от всех остальных героев, все-таки пытающихся найти счастье, получает от своей странной ситуации сложное мазохистское наслаждение. Его образ – образ маленького, слабого человека, обнимающего большую светящуюся лампу как символ огромного чувства, которым он дышит и живет.
Герои проживают вместе три сезона – весну, лето и осень. За это время у Лалалы меняются один за одним спутники, Пшоньяк делает попытку вырваться из семейного плена, и лишь Судья Ламка пребывает в гармонии с постоянно растущей любовью, которая его переполняет и становится только больше.
Конечно, с одной стороны это очень печальная история, но с другой, — невероятно смешная. Это жестокая комедия положений, в которой ни автор пьесы, ни режиссер постановки не дает героям ни малейшей надежды на счастливый финал. Они заложники своей роли и любая попытка выйти за рамки предопределенности не увенчивается успехом.
В спектакле отдельное внимание стоит уделить декорациям и костюмам актеров. Внутри сцены – большой светящийся разными цветами куб – это недосягаемый дом-сцена Лалалалы. Сама Лалалала прекрасно мимикрирует под своих иностранных компаньонов, всегда находясь с ними в одной цветовой гамме. Большую роль в декорациях играет и свет, подсвечивая одних героев, он неизменно оставляет других в тени. Пшоньяк с женой живут в полумраке, олицетворяющем скучную семейную жизнь, тогда как Лалала чаще всего предстает перед зрителями в свете софитов.
Несмотря на то, что спектакль только появился сцене, у него может быть большое будущее. Во-первых, это удачно выбранная пьеса, которая интересна разным зрителям. С одной стороны, она простая и понятная, но если копнуть глубже, то, как и в любой хорошей комедии, в какой-то момент возникает вопрос: «Над кем, собственно, мы смеемся?». Во-вторых, к пьесе прилагается достойная актерская игра и запоминающееся «картинка». Спектакль яркий, насыщенный красками эмоциями, но в нем нет пошлости, пусть в некоторых сценах от нее отделяет тонкая грань, но грань эта присутствует. Он может порадовать как людей старшего поколения, так и любителей современного театра.
В драматическом Театре им. В. Ф. Комиссаржевской состоялась премьера пьесы Ханоха Левина «Трепет моего сердца» в постановке Александра Баргмана. Автор в России весьма популярен, но с этой пьесой петербургский зритель знакомится впервые.
Судья Ламка – Сергей Агафонов, Лалалала – Оксана Базилевич. / ФОТО Олега СТЕФАНЦОВА/предоставлено пресс-службой Театра им. В. Ф. Комиссаржевской
Для сюжета очень важна привлекательность главной героини. Она в центре событий, она певица, красавица и, как выясняется, себе на уме. В труппе на эту роль могли претендовать многие длинноногие дивы. Однако есть только одна мастерица неподражаемо закинуть ногу на ногу и тут же повторить этот финт (почти балетный, но и не без намека на «Основной инстинкт») в обратную сторону.
Оксана Базилевич этим кунштюком заставляла публику трепетать еще во времена «Фарсов» — театра, возникшего из курса Вениамина Фильштинского и развивавшего традиции «Лицедеев». Театр во главе с Виктором Крамером прожил коротко, но ярко. И лучшие его силы хоть и разбрелись по городам и весям, но не устают удивлять и радовать. Так, Игорь Копылов прочно обосновался в первых рядах российских кинорежиссеров, без Игоря Головина и Михаила Вассербаума редкий сериал обходится, там же иной раз и Оксану Базилевич можно увидеть. Актриса предпочитает театр, где сыграла немало значимых ролей, среди которых трагическая в «Ночи Гельвера» — просто выдающаяся.
Начало «Трепета моего сердца» возвращает нас в эпоху «Фарсов»: легкомысленная ресторанная певичка, пронзившая сердце героя, меняет ухажеров, туалеты и эффектные позы. Доверчивый герой — судья Ламка — абсолютно ею покорен и заморочен. Сергей Агафонов играет его клоуном-неудачником: пиджак не по росту, висящий на его плечах, как на гвозде, корявая нервная пластика. Мы уже готовы посмеяться над близорукостью влюбленного чудака, однако (опять же — лицедейский прием) когда светящийся шар — двойник печальной луны прячется у него на груди, зал сочувственно затихает. В эти секунды герой превращается чуть ли не в Данко (если кто-то еще помнит героя Максима Горького). Лунный свет, натурально или фигурально, то и дело выбивается из-под его нелепого долгополого пиджака, навевая бесконечную грусть.
Прежде чем перевоплотиться в этого героя, Сергей Агафонов сыграл Сирано де Бержерака (Мастерская Григория Козлова) — тоже в постановке Александра Баргмана. Тогда-то режиссер, наверное, и разглядел в актере дар поэта и грустного Пьеро. Напрашивается и еще одна параллель — с Дон Кихотом, который в чумазой крестьянке увидел даму сердца, прелестную Дульсинею. Оттого спектакль и строится поначалу как пародия на рыцарский мюзикл, где фарсовое актерское трио лихо поет и пляшет, используя то западноевропейские, то ближневосточные мелодии и ритмы.
Та же тройка изображает и персонажей, названных автором «три старых негра». Заметим, что героиня — в духе новейшей толерантности — именует их «лебедями» (сразу видно, что не чужда она прогрессивным разборкам с разномастными пернатыми на балетной сцене Европы). Здесь режиссер, пожалуй, перестарался. Прелюдия к спектаклю и некоторые сцены напоминают еще одну его давнюю постановку – «Докопаться до истины-2», веселую пародию на былую популярность латиноамериканских сериалов. В случае с «Трепетом моего сердца» вполне можно обойтись без капустника.
Контраст между первым впечатлением от персонажей и тем, что в них открывается по ходу действия, и так достаточен. Оказывается, что каждый может сказать о себе: «Пропала жизнь!», каждый наделен трепетным сердцем, но не каждый готов его обнажить…
Даже равнодушная красавица Лалалала (так зовут героиню Оксаны Базилевич) ближе к финалу начинает проявлять нежность и сострадание к чувствам героя. Однако хеппи-энду не суждено состояться: ресторанная певичка мечтает об оперной карьере, так что ее сердце трепещет не от любовных речей, а от несбыточных надежд.
Не знаю, надеялся ли Ханох Левин на успех у российских зрителей, но ему повезло: в Петербурге его поняли, как нигде. Еще лет двадцать назад, ставя его пьесу «Потерянные в звездах» (в оригинале — «Продавцы резины») в театре «На Литейном», Григорий Дитятковский объяснял недоумевающим актерам: «Здесь — море любви!».
Вот до сих пор и плещется.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 245 (7082) от 29.12.2021 под заголовком «Трепет сердца у моря любви».
Александр Баргман: Пусть театр будет сложнее, неопределеннее
Текст: Елена Боброва
Режиссер Александр Баргман поставил в петербургском театре им. В.Ф.Комиссаржевской «Трепет моего сердца» — по пьесе израильского драматурга Ханоха Левина. У автора пьесы есть пронзительная фраза: «Вот наступит лето, отпуск, и начнется настоящая жизнь!» — частенько говорим мы сами себе. Иногда от этой самой «настоящей жизни» нас может отделять любая досадная мелочь: плохой начальник, дурной характер тетушки или даже лишние 3 килограмма веса… О том, что отделяет настоящую жизнь от ненастоящей, об Анатолии Рыбакове и даже Льве Толстом, «РГ» поговорила с режиссером.
Фото: Оксана Ивлева
Чем привлекла вас именно эта пьеса Ханоха Левина?
Александр Баргман: В первую очередь из-за попадания и совпадений. Ну и, как раз из-за недостатка, на мой взгляд, интереса к этому одному из самых талантливых драматургов XX века (Ханох Левин ушел из жизни в возрасте 55 лет в 1999 году — прим.ред.). Я влюблен в этого автора, он не оставляет меня равнодушным, не отпускает, заставляет совершать работу над собой — не всегда приятную, но необходимую. Несмотря на то, что пьесы Левина иногда ставятся и в России — хотелось бы, чтобы зрители, читатели побольше узнали о нем. Я с радостью и жадностью вставил в пролог к спектаклю текстовые фрагменты из других пьес Левина. В его пьесах есть беспощадность к человеку, хлесткость, вывернутость взгляда на привычные и ставшие обыденными «категории», из которых, кажется и состоит жизнь. Но жизнь ли это или набор правил, которым почему-то надо следовать? В центре пьесы — люди, живущие, как пишет Ханох, между проклятием и чудесами. А мы как раз живем в такое время. Главный герой — Ламка открывает для себя опасный, иллюзорный путь — жить чувствами. Осознанно зачеркивая рассудочные барьеры.
«Нет ничего лучше, чем быть любимым», говорит главный герой. Но так и не получает эту любовь.
Александр Баргман: У Ханоха Левина счастливых финалов нет, и никто не проживает у него счастливую жизнь. Все только мечтают о ней, и разбиваются о реальность. И только в снах, в мечтах, в раскрашенных нужным цветом воспоминаниях на какую-то пару секунд они обретают это… ощущение. Ощущение необходимости, нужности, направленности чувства и на себя.
Во времена депрессий, принято считать, народ жаждет мюзиклов и развлечений. Но это явно не ваше поле.
Александр Баргман: Послушайте, есть мастера такого театра, могу дать вам их номера телефонов. Возможно, подобное отвлечение и нужно, и важно. Яркий театр быстрого спасения. Но пусть будет сложнее, неопределеннее, недосказаннее. Когда остается воздух и ветер внутри и снаружи, а мир и темы не упрощаются, а звучат по-прежнему полифонично, но получают все же светлое отражение.
Политический театр вас не увлекает?
Александр Баргман: Я ставил и «Ночь Гельвера» об истреблении евреев в Германии, и «Наш класс» о том, как одноклассники — евреи и поляки — в войну оказались по разную сторону баррикад. Когда меня сильно припекает и становится невыносимо терпеть издевательства человека над человеком, я кричу — ставлю такие спектакли. Но сейчас не хочется, более того, я взял «Трепет моего сердца» из принципиального нежелания заниматься тем, что за форточкой. Хочется, чтобы в театре возникала инверсия реальности, из которой уходит тишина, размышления, тайна мира. Нас растаскивают на мелочи, на чудовищную вседозволенность в соцсетях, на потерю «своих» по крови, по мировоззрению, по ценностям. В театре может сохраниться диалог со зрителем о внутреннем мире.
В кино тоже, не часто, правда. Но так случилось с фильмом «Клятва», в котором ваш герой Наум Балабан, главный врач психиатрической больницы в Симферополе, который в Великую Отечественной спасал во время оккупации жителей от нацистов. И кстати, поздравляю с очередной наградой — премией «На благо мира», которую получила эта картина.
Фото: Оксана Ивлева
Александр Баргман: Спасибо. Знаете, я рассматриваю свидание с Наумом Балабаном как подарок, и в первую очередь не творческий. В моей творческой жизни было несколько прикосновений к мощным, ярким личностям, которые оказали на меня большое влияние. И Балабан один из них. «Клятва» для меня стала больше чем просто фильмом, она подарила мне общение с огромным человеком. И надо сказать, это общение продолжается… Когда думаешь о таких людях, как Наум Балабан, понимаешь, что всем нам надо высмеять себя, таких мелких, порой слабых, завистливых, амбициозных, скандальных.
И все же не хотели вернуться к истории Наума Балабана уже на театральной сцене.
Александр Баргман: И да, и нет. Все-таки, чтобы сочинить такой спектакль, во-первых, нужно выключиться из других работ на год-полтора, а во-вторых, поверьте, пребывать в зоне размышлений о Холокосте — это серьезное испытание. Я дважды ставил спектакли на эту тему, так что знаю по себе, как это выедает изнутри. Хотя меня все равно не оставляет идея сделать спектакль по документальному роману Анатолия Кузнецова «Бабий яр» или инсценировать «Тяжелый песок» Рыбакова, который я бы посвятил прежде всего своему отцу, Льву Рувимовичу Баргману, пережившему войну, эвакуацию, расстрел нацистами близких, друзей в родном местечке Гайсин Винницкой области. Для меня не нужно совершать серьезные усилия для того, чтобы я начал плакать в связи с темой Холокоста и так далее…
Многие стараются не впускать в свою жизнь, не думать об этих темах — слишком тяжело, слишком страшно…
Александр Баргман: Наше восприятие, размышления, подключения к темам — субъективны. Кто-то пытается в свою жизнь впускать новые, пусть и страшные знания. Кто-то делает все, чтобы не впускать в себя лишнее, разрушающее комфортное бытие. Но в этом смысле важно, чтобы никто никому не говорил: «это — надо, а это — не надо, это — важно, а вот это пропусти». Конечно, надо рассказывать о войне. Конечно, надо рассказывать о блокаде. Об оккупации. О Холокосте. Чтобы вновь и вновь исследовать природу зла в хомо сапиенсе, пытаться разобраться: почему причину, источник своего несчастья, неудачи, слабости, тупости, всех своих бед, наконец, люди ищут в ком-то другом? Почему человек становится частью толпы, которая воодушевленная лозунгами этот «источник» уничтожает? Эти темные и страшные колодцы внутри людей неисчерпаемы. И, конечно, об этом надо говорить…
Вы сказали, что хотите ставить спектакли о любви. Знаете уже — какие?
Александр Баргман: Сейчас готовлюсь к тому, чтобы в Липецке поставить «Русский роман» Марюса Ивашкявичюса, пьеса о Софье Андреевне Толстой, Льве Николаевиче, о превращении жизни реальной в жизнь персонажей и обратно, о жертвах и цене, которую платит автор и его близкие.
Как тянет вас к Толстому — вы ведь ставили и «Крейцерову сонату», и даже «Войну и мир», и «Анну в тропиках» про то, как «Анна Каренина» повлияла на жизнь кубинских рабочих сигарной фабрики…
Александр Баргман: Толстой как будто меня сам возвращает к себе, помимо моей воли. Мне захотелось, если уж снова возвращаться к Толстому, взяться за пьесу «Русский роман», в которой самого Льва Николаевича на сцене нет, но при этом все в этой пьесе пронизано мыслями, чувствами Толстого, при этом пьеса, в первую очередь, о Софье Андреевне, так что «женская версия» взглядов на такую огромную и сложную семейную жизнь Толстых важна. Парадокс, конечно, что Толстой не любил Шекспира — а свою семейную жизнь «разыграл» с шекспировским накалом и закончил как король Лир.
Вы что-то поняли, открыли для себя в этой любви-войне Льва Николаевича и Софьи Андреевны?
Александр Баргман: Об этом написаны тома и понять всю составляющую этой любви-войны, все причины поступков, мотивы совершаемых действий, изменений настроений и чувств — невозможно. Может, что-то откроется в процессе репетиций. Огромный айсберг с еще большей подводной частью его.
Как заметил писатель Павел Басинский, который о Толстом написал 4 книги и кое-что в нем все-таки понял, — и для него Софья Андреевна остается абсолютной загадкой.
Александр Баргман: Наверняка можно сказать, что Софья Андреевна была великой женщиной. Жена, мать, хранительница очага, писательница, хозяйка, финансистка, летописец, фотограф. Фантастическая женщина, которой довелось прожить жизнь рядом с гением, жить рядом с которым, думаю, было колоссальным ежедневным трудом. Вот уж кого — я имею в виду Льва Николаевича несовершенство мира касалось так сильно и кровно. Как и собственное несовершенство. Его грехопадение, покаяние, попытки оправдать себя, несколько жизней, сложенных в одну, где каждая была одним из звеньев, одной из станций дороги Льва. Он был предан церковью анафеме, при этом при жизни был негласно возведен в лик святых. Несогласие с политическим устройством России, острая критика изъянов монархического устройства государства, при этом писание, не простая среда обитания в Ясной Поляне — жизнь с одной стороны показательная для многих, у всех на виду и, с другой стороны, невозможность остаться с самим собой, а зачастую самим собой. И во всем, и всегда рядом или за стеной, или в переписке, или в сердце, а порой отторгнутая из сердца — Она. Главная женщина жизни.
Вы 12 раз выступали режиссером городских торжеств в День Достоевского. Но в театре ни разу не обращались к Федору Михайловичу.
Александр Баргман: Толстой мне ближе. Легче. В нем меньше болезненности, больше просветлений, юмора. Он теплее и понятнее со своей разодранностью — вначале ошибаться, потом каяться. И о чем бы Толстой ни писал, в его исследованиях человеческой природы, порой невозможно болезненных, я все равно вижу стремление к просветлению, пусть это и утопия — к гармонизации пространства жизни. И, наконец, Толстой — это про семью или про тягу к семье. А это всем нам так понятно…
Александр Баргман: «О чем бы Толстой ни писал, я вижу стремление к гармонизации жизни»
Беседа с режиссером — о постановке пьесы израильского драматурга Ханоха Левина «Трепет моего сердца», спектаклях о Холокосте и многом другом
Афиша спектакля «Трепет моего сердца» по пьесе Х. Левина в Театре им. В. Ф. Комиссаржевской / spbcult.ru
Текст: Елена Боброва/РГ
Александр Баргман поставил в петербургском Театре им. В.Ф. Комиссаржевской «Трепет моего сердца» по пьесе израильского драматурга Ханоха Левина. С этой премьеры начался наш разговор с режиссером.
Чем привлекла вас пьеса Ханоха Левина?
Александр Баргман: Из-за недостатка интереса к одному из самых талантливых драматургов ХХ века. Я влюблен в этого автора, он не оставляет меня равнодушным, не отпускает, заставляет совершать работу над собой — не всегда приятную, но необходимую. Я с радостью вставил в пролог к спектаклю фрагменты из других пьес Левина.
В них есть беспощадность к человеку, хлёсткость, вывернутость взгляда на привычные, ставшие обыденными «категории», из которых, кажется, и состоит жизнь. Но жизнь ли это или набор правил, которым почему-то надо следовать? В центре пьесы — люди, живущие между проклятием и чудесами. А мы как раз живем в такое время. Главный герой Ламка открывает для себя опасный, иллюзорный путь — жить чувствами. Осознанно зачеркивая рассудочные барьеры. У Левина счастливых финалов нет, и никто не проживает счастливую жизнь. И только в снах, в мечтах, в воспоминаниях на пару секунд они обретают ощущение необходимости, нужности, направленности чувства и на себя.
Во времена депрессий, принято считать, народ жаждет развлечений. Но это явно не ваше поле.
Александр Баргман: Возможно, подобное отвлечение и нужно, и важно. Яркий театр быстрого спасения. Но пусть будет сложнее, неопределеннее, недосказаннее. Когда остаются воздух и ветер внутри и снаружи, а мир и темы не упрощаются, а звучат по-прежнему полифонично, но получают все же светлое отражение.
Политический театр вас не увлекает?
Александр Баргман: Я ставил и «Ночь Гельвера» об истреблении евреев в Германии, и «Наш класс», о том, как одноклассники — евреи и поляки — в войну оказались по разную сторону баррикад. Когда меня сильно припекает и становится невыносимо терпеть издевательства человека над человеком, я кричу — ставлю такие спектакли. Но сейчас не хочется, и я взял «Трепет моего сердца» из нежелания заниматься тем, что за форточкой.
Хочется, чтобы в театре возникала инверсия реальности, из которой уходит тишина, размышления, тайна мира.
Нас растаскивают на мелочи, на чудовищную вседозволенность в соцсетях, на потерю «своих» по крови, по мировоззрению, по ценностям. В театре может сохраниться диалог со зрителем о внутреннем мире.
В кино тоже. Так случилось с фильмом «Клятва»: ваш герой Наум Балабан, главный врач психбольницы в Симферополе, в Великую Отечественную спасал во время оккупации жителей от нацистов.
Александр Баргман: Я рассматриваю свидание с Наумом Балабаном как подарок. Когда думаешь о таких людях, понимаешь, что всем нам надо высмеять себя, таких порой слабых, завистливых, амбициозных.
И все же не хотели вернуться к истории Наума Балабана уже на театральной сцене?
Александр Баргман: И да, и нет. Все-таки, чтобы сочинить такой спектакль, во-первых, нужно выключиться из других работ на год-полтора, а во-вторых, поверьте, пребывать в зоне размышлений о Холокосте — это серьезное испытание. Я дважды ставил спектакли на эту тему, так что знаю по себе, как это выедает изнутри. Хотя меня все равно не оставляет идея сделать спектакль по документальному роману Анатолия Кузнецова «Бабий Яр» или инсценировать «Тяжелый песок» Рыбакова, который я бы посвятил прежде всего своему отцу, Льву Рувимовичу Баргману, пережившему войну, эвакуацию, расстрел нацистами близких, друзей в родном местечке Гайсин Винницкой области.
Вы сказали, что хотите ставить спектакли о любви. Знаете уже — какие?
Александр Баргман: Сейчас готовлюсь к тому, чтобы в Липецке поставить «Русский роман» Марюса Ивашкявичюса — пьеса о Софье Андреевне Толстой, в которой самого Льва Николаевича на сцене нет, но при этом все в этой пьесе пронизано его мыслями.
Как заметил Павел Басинский, который о Толстом написал четыре книги и кое-что в нем все-таки понял, — и для него Софья Андреевна остается загадкой.
Александр Баргман: Фантастическая женщина: прожить жизнь рядом с гением, думаю, было колоссальным трудом. Льва Николаевича несовершенство мира касалось сильно и кровно, как и собственное несовершенство. Это была главная женщина его жизни… О чем бы Толстой ни писал, в его исследовании человеческой природы я вижу стремление к просветлению, пусть это и утопия, — к гармонизации пространства жизни. Он писал про семью и тягу к семье. А это всем нам близко и понятно.
Быть любимым и чувствовать трепет сердца / «Трепет моего сердца» в Театре им.В.Ф.Комиссаржевской
Выпуск №6-246/2022, Премьеры Санкт-Петербурга
Постановка Александра Баргмана «Трепет моего сердца» по пьесе израильского писателя, поэта и драматурга Ханоха Левина (перевод М. Сорского) — одна из последних премьер Санкт-Петербургского академического драматического театра имени В. Ф. Комиссаржевской. Режиссер уже не в первый раз обращается к этому автору, считая его одним из самых талантливых драматургов, глубоким и честным по отношению ко времени, продолжателем традиций А. П. Чехова, Н. В. Гоголя и С. Беккета.
Странным человеком назвал режиссер главного героя судью Ламку («лама» в переводе с иврита — «почему»). Да, Ламка Сергея Агафонова — странноват, но относительно чего или кого? Внешне — не поспоришь: резкая и ломаная пластика, одет в большой, не по размеру пиджак, бесформенный плащ, великоватые и широковатые мышиного цвета брюки. Да, что-то в нем есть клоунское. И на то, что и как он рассказывает своему приятелю Пшоньяку, реагируешь сразу с осторожностью к его «нормальности». Но постепенно начинаешь понимать, что он совершенно нормальный в своем стремлении любить и быть любимым здесь и сейчас, без оглядки доверять своей возлюбленной и не верить даже очевидным вещам (например, когда он приходит к ней в «неурочное» время и застает в шкафу явно еще одного «возлюбленного»), находить всему логическое объяснение, убеждать себя и окружающих, что всё не так, как видится, и быть от этого действительно счастливым. Идеализация обожаемой особы? Да. Безусловно. Плохо это или хорошо? Если это хоть на какое-то время оттягивает момент трагедии и продлевает период радости и счастья, то и пусть! Главное, чтобы «внешние силы» насильно в виде «советов» и «раскрытия глаз» не пытались возвратить тебя как можно быстрее в трагическую реальность.
Но как же труден путь к любимой! Сколько нужно преодолеть, чтобы хоть на миг прикоснуться к счастью… Трудности на этом пути символизируют стулья, по которым Ламка и Пшоньяк шагают, прыгают, переставляют их, когда они идут к Лалалала. Рассказывая с придыханием, умилением, с заламыванием рук о своей любви, красоте и других достоинствах самой прекрасной возлюбленной, главный герой обнажает свое трепетное сердце. Ах, как он искренен в своей любви и вере, как он чист, какая в нем таится огромная сила, в определенный момент превращающаяся в его руках в сердце-фонарь. И Ламка-Агафонов щедро делится этим светом со зрителем.
Интересный режиссерский ход предложен в спектакле для передачи внутреннего слома Ламки — через стихи. Сначала актер читает «Азбуку» Юлиана Тувима (перевод С. Михалкова). И как же точно накладываются слова детского стихотворения на душевное состояние героя:
«Что случилось? Что случилось?
С печки азбука свалилась!
Больно вывихнула ножку
Прописная буква М,
Г ударилась немножко,
Ж рассыпалась совсем!
Потеряла буква Ю
Перекладинку свою!
Очутившись на полу,
Поломала хвостик У.
Ф, бедняжку, так раздуло —
Не прочесть ее никак!
Букву P перевернуло —
Превратило в мягкий знак!
Буква С совсем сомкнулась —
Превратилась в букву О.
Буква А, когда очнулась,
Не узнала никого!»
А сколько боли вырывается наружу, когда он читает стихи Хаима Нахмана Бялика «Где ты?» (перевод В. Жаботинского), стоя все на том же стуле — на вершине своей Горе-горы:
«…Сквозь каждую молитву, каждой думой,
И в грезе светлой, и в тоске угрюмой —
Рвалась моя душа полна мольбою
К тебе и за тобою…»
Но слепая вера рано или поздно заканчивается и приходит прозрение, что любимая может быть не такой уж и идеальной, совсем не верной и не любящей… Но самое страшное, что Ламка придумывает ее измену с лучшим приятелем Пшоньяком. И тогда становится тряпичной, безвольной куклой, которую Пшоньяк носит на себе, переставляет его ноги, заботливо заматывает шарфом… Он заботится о Ламке, боясь не только за его душевное, но и физическое здоровье, поскольку он перестал есть и целыми днями дежурит под окнами Лалалала.
Уже само имя возлюбленной — Лалалала — характеризует ее как особу несерьезную. Она певица, может быть, в кабаре, баре или ресторане. Одним словом, ничего выдающегося. У нее, как минимум, семь любовников плюс «Три старых негра». Лалалала Оксаны Базилевич одевается ярко, от жизни берет по максимуму, заводит кратковременные отношения с теми, от кого здесь и сейчас можно получить какую-то выгоду и приблизиться к своей мечте — стать известной оперной певицей. Актриса превосходно владеет своим голосом и телом. Красиво носит платья, принимает эффектные позы, интонационно раскрашивает свою речь — все в зависимости от ситуации. И только в одной сцене героиня «дает слабину», появляясь без красивой прически, в сером вязаном длинном кардигане, в простеньком черном платье. И оказывается, что она тоже по-своему несчастна и есть в ней живые человеческие чувства — нежность, жалость, доброта… И на миг показалось, что счастливый финал у этой истории возможен, но нет. Очень уж разные герои: он живет чувствами, она — разумом, выгодой и мечтой.
Персонажей в этой истории немного, но каждый очень яркий. Трио Александра Анисимова, Юрия Ершова и Егора Шмыги, исполняющих по несколько ролей любовников главной героини: француза, итальянца, испанца, югослава, турка, албанца и «Трех старых негров», плюс местный ухажер (Семен Авралев) создают практически безмолвный, но хореографически выстроенный (режиссер по пластике Сергей Захарин) фон. Характер каждого подчеркивается костюмом (художник Елена Жукова) и танцевальными па, что в комплексе создает яркий богемный и успешный мир, о котором так мечтает главная героиня.
Еще одна сюжетная линия — Пшоньяк и его жена Так Себе. Пара Сергей Бызгу — Маргарита Бычкова — антипод паре Ламка — Лалалала. Они в многолетнем браке, больше терпят друг друга, нежели любят. Так и живут два, в общем-то, чужих существа. Пьют чай (Пшоньяк говорит Ламке: «Чай — это только повод для пирожных. Миссия чая — помочь пирожному быть съеденым. Это только инструмент»), смотрят телевизор и спят. И только визиты Ламки с его душевными проблемами нарушают тихий ход жизни, что очень раздражает Так Себе. И именно поведение Ламки сподвигло Пшоньяка взбунтоваться и уйти от жены, но, правда, ненадолго его хватило. Все же стабильность много значит. Пшоньяк Сергея Бызгу тихий подкаблучник, которому не хватает твердости характера возразить жене или отказать приятелю.
Сценография Анвара Гумарова делит сцену на две части: первый план — реальный мир, бытовой, в котором живет приятель Пшоньяк с супругой Так Себе (и в этом имени вся характеристика и героини, и отношения к ней супруга), где появляется и Лалалала со своими любовниками. И второй план — сцена-коробка, ярко освещенная, разноцветная, время от времени рассыпающаяся на части — мир нереальный, существующий, возможно, только в воображении Ламки. Оба эти мира разделены серым занавесом, на фоне которого луна-шар светит по-особенному ярко.
В этом спектакле есть еще одно действующее лицо — музыка (музыкальное оформление Владимира Бычковского). В каких-то сценах иллюстративная, в каких-то — передающая душевное состояние персонажей, а в каких-то — усиливающая эмоциональный эффект от происходящего. Только очень жаль, что в программке нет перечня прозвучавших композиций. Могу назвать разве что Леонарда Коэна.
Спектакль требует от зрителя потрудиться душевно, раскодировать многочисленные режиссерские шифры и понять то, что остается между авторских строк. В дословном переводе с иврита спектакль мог бы называться «Вострепещи, мое сердце». Точное и емкое название. И авторы постановки действительно вострепетали и сердца, и души. И за это огромное спасибо всем, кто смог это чувство в нас, зрителях, оживить.
Фото с сайта театра